К монастырям у многих наших соотечественников отношение весьма неоднозначное. Еще совсем недавно, в советские времена, ассоциативный ряд: «сел в тюрьму», «ушел в монастырь», «спился» — был сходной характеристикой асоциального поведения. В наши дни, монастыри зачастую воспринимаются как некие реликты культуры прошлого, воплощение общественной памяти и духовности.
Возникает вопрос – нужны ли современным монастырям монахи? В Российской империи, монашество в своем подавляющем большинстве было из полуграмотных крестьян: сейчас же, значительная их доля — с высшим образованием, полученным за бюджетные деньги. Оправданы ли такие траты? Может, монастырям стоит функционировать как туристическим и культурно-познавательным центрам, потребляя при этом значительно меньшую долю человеческого и материального ресурса?
Истоки монашеского движения исходят из египетских пустынь III-го века н.э., эпохи Великого переселения народов. Переселение было последствием масштабного цивилизационного кризиса, охватившего весь евразийский континент, от Тихого океана до Атлантики. Оно столкнуло и смешало народы центра и периферии двух великих древних цивилизаций, разрушив жизненные уклады и превратив в груду обломков все их достижения и ценности. На месте Западной Римской империи возникает множество «варварских королевств», на месте китайской империи Хань — множество «царств». Римские города, по сути, прекратили существование, общее население их сократилось двадцатикратно. На территории городов велась сельская жизнь, пасли скот, распахивали участки под поля, здания разбирали на камень.
Пришлое варварское население жить оседло в городах не стремилось — их законы, как правило, относили жилище к движимому имуществу. Знаменитые римские дороги превратились в каменоломни, практически перестав использоваться по назначению, к остаткам римской образованности вплоть до 1000 года также относились как и к дорогам — что-то выламывали и как-то приспосабливали. Если кругозор римлян распространялся от Англии до Китая, то в это время он сузился до нескольких близлежащих местечек.
Сохранилось описание «путешествия» одного монаха в соседний монастырь, на несколько десятков миль. Монаху пришлось блуждать в лесах, он не мог пересечь реку и долго искал какую-нибудь лодку. А потом нашел, но лодка посреди реки начала тонуть и он едва не погиб. Торговля и денежное обращение в то время заменились местным бартером. Грамотность уцелела лишь за церковной оградой.
Предпосылкой грядущих преобразований выступил уход тысяч египетских христиан в пустынь Фиваиды и ведение отшельнического жития. Из Египта движение монахов распространилось на Византию, охватив далее практически всю ее территорию. Уходя от мира, монахи уходили и от церкви, которая рассматривалась, как обмирщенная, а значит неспособная указать верные ориентиры в спасении души. Их приходилось искать самостоятельно, и эти поиски порой принимали достаточно необычные формы. Все это становилось предметом дискуссий, так для монашества характерно не только стремление спастись, но и поиск новых ориентиров на пути к спасению. Как бороться с соблазнами? Умерщвлять плоть? Поститься? Молиться? Как-то еще? Как часто? Как именно?
Экспериментирование, проверки жизнеспособности самых различных форм — велись непрестанно, вылившись в итоге в два направления — отшельничество и общежитийность. Начало отшельнического монашества в истории христианства связано с деятельностью св. Антония, подробное описание жития которого было оставлено его соратником по ниве духовной, св. Афанасием Александрийским.
Антоний ушел в пустыню от спокойной и обеспеченной жизни, обитал в заброшенной гробнице, постился и носил ветхие одежды. Жил он скудными урожаями, которые добывал своими трудами. Слава о его подвижничестве разошлась так широко, что, что вскоре Антония окружили тысячи жаждущих наставлений в святой жизни. Он скрылся еще дальше в пустынь с полудюжиной учеников, но безуспешно. Он ушел еще глубже в пустыню, но снова попал «в окружение», будучи вынуждаем периодически наставлять новых последователей.
Основу общежитийному монашеству положил св. Пахомий, начавший, подобно Антонию, свой путь с отшельнической жизни. Будучи окружен последователями, Пахомий посчитал, что путь к спасению будет легче найти в совместной жизни под пастырским руководством. Вокруг поселения была возведена стена, защищающая спасающихся братьев от мирских соблазнов и угроз.
В IV веке, анализируя поиски, неудачи и достижения египетских и малоазиатских подвижников, св. Иоанн Кассиан Римлянин основал в Марселе два монастыря, ставших впоследствии началом обеих ветвей западного монашества. Одна ветвь была связана с именем св. Бенедикта Нурсийского, начавшего свой настоятельский подвиг в Марселе и продолжившего его основанием монастыря в Монте-Кассино, устав которого стал основой уставов всех западноевропейских монастырей.
Примерно в то же время и в том же месте св. Патрик получает благословение на миссионерскую деятельность в Ирландии, положив начало второй монашеской ветви. Проповедь св. Патрика оказалась поистине чудесной — остров язычников и морских разбойников, столетиями державший в страхе все атлантическое побережье, был обращен в христианство буквально в один момент, весь и сразу. Сопротивления со стороны местных светских властей практически не было. Местные жрецы и короли — стали лидерами ирландского монашества, настоятелями монастырей и храмов. Большинство монастырей возникало на местах языческих священных рощ — ни одного случая уничтожения языческих святилищ, как на материке, отмечено не было.
В итоге, язычество и христианство легко ассимилировались в Ирландии: весь остров превратился, по факту, в один большой монастырь. На европейском континенте, напротив, монашество оказалось скорее маргинальной практикой, представляя собой оппозицию по отношению к правящей церкви. Вскоре монашеское движение вышло за пределы острова, сначала проникнув в Англию, а потом на континент, на необитаемые в то время Оркнейские, Фарерские острова, Исландию. Плавание по Северной Атлантике происходит без карт и навигационных инструментов, в утлых лодках. Плыли монахи не куда, а откуда-то, отчаянно пытаясь скрыться от мира, подобно св. Антонию.
Монашество континентальной Европы было в то время в большинстве своем представлено последователями святого Бенедикта. В противовес мистике и аскетике, свойственным в равной степени ранним христианам и ирландским монахам, бенедиктинцы почитали основными монашескими добродетелями смирение и послушание. Труд в бенедиктинских монастырях был преимущественно ручным и рассматривался он как форма молитвы. Ирландское монашество не исключало ручной труд, но основная роль уделялась знаниям. Древнеирландское огамическое письмо использовалось почти исключительно в сакральных, заклинательных и предсказательных целях, а не для ведения повседневной переписки, поэтому чтение и письмо оказались особенно святыми занятиями в их монастырской практике.
Встреча этих ветвей привела к постоянному поиску компромисса между двумя крайностями. В соединении было сохранено равное уважение к ручному труду и ученым занятиям, но ручной труд из смиренного и смиряющего стал смещаться в сторону всевозможных художеств во славу божию. Землепашество и повседневные ремесла стали все больше отходить к мирянам, прикрепленным к монастырю, а монахи посвящают свой труд более высоким целям.
Монахи культивируют художественные ремесла книжной миниатюры и каллиграфии, росписи, резьбы, художественной ковки и литья, ювелирное искусство (украшение дарохранительниц, реликвариев и т.п.). В сельском хозяйстве они занимаются агрокультурой, акклиматизацией южных видов плодовых и овощных культур в суровых климатических условиях, выведением новых сортов и пород, разведением рыбы в монастырских рыбных садках, сбором, описанием и разведением лекарственных растений в монастырских садах. Вызревая и ожидая своего часа, эта деятельность пока что не выходит за пределы монастырей — в европейских городах для нее еще нет места.
В монашеском движении Темных веков начинают прогладываться зародыши будущих европейских институций. Это уже упорядоченная жизнь, но пока она зреет за монастырскими стенами, укрытая от внешнего хаоса. Внешний мир к этому времени становится все более знакомым миру монашества, появляются итинерарии — путеводители со схематическими картами, которые составлялись монахами и, будучи изначально руководствами для паломников к святым местам, породили впоследствии европейскую картографию.
Как подобие божественного мироустройства, в соответствии с христианской космической географией, было организовано и само пространство монастыря. Передвижение по монастырю было тождественно крестному ходу и движению души к Христу, соответственно, любое действие приобретало высший смысл уже потому, что происходило в стенах монастыря. И уместность каждого действия определялось его соответствием определенному месту.
Порядок монастыря связывается с надлежащим расположением элементов жизни по этим местам: даже время понимается как вместилище, каждое действие в течение дня, недели, месяца, года имеет соответствующее время: для сна, для молитвы, для ремесла, для поста и разговения. В монастырях появляются служители, назначенные определять время и будить братию к молитве.
Вопросы рациональной организации места, времени, количества, состава и т.д. находят свое отражение в уставах, которые становятся важны не сами по себе, а как организованное служение реальной жизни, как упорядочение хаоса во времени и пространстве. Стремление к рационализации жизни затронуло не только посты и молитвы, оно распространилось на всю, в т.ч. на хозяйственную жизнь монастыря, превратив их в итоге в образцовые, рациональные хозяйства.
Трудно назвать точные данные по весу монастырских хозяйств в совокупном хозяйстве Западной Европы, но уже к тысячному году она уже была очень велика. По некоторым оценкам до половины всех возделываемых земель принадлежали монастырям, а если учесть, что монастырские хозяйства были рационально организованы, их вклад в объем валового продукта был определяющим. И, очевидно, именно их вклад определял темпы роста валового продукта Западной Европы.
Но помимо прямого вклада, это были еще образцы ведения хозяйства. Капитулярий «О поместьях» Карла Великого («Capitulare de villis», ок. 800 г.), акцентирует полную неспособность королевских управляющих. Не лучше управлялись и поместья остальных светских сеньоров. Рекомендации, которые преподает капитулярий, прямо заимствованы из монастырского опыта – приведенный там перечень садовых растений для выращивания в королевских садах полностью совпадает с перечнем растений из дошедшего до нас описания одного монастырского сада.
Монастыри начинают распашку пустошей и новины, вскоре то же самое затевают и светские сеньоры. Но заимствование опыта имело свои ограничения — князья и графы были неспособны перенять у монастырей методику хозяйствования, так как для этого надо было перенять и монашеский склад ума. Поэтому им приходится обращаться к монастырям для управления их собственными хозяйствами, княжествами, королевствами.
От первых монастырей, учрежденных св. Бенедиктом в средине VI века, к началу клюнийской монастырской реформы (средина Х в.) только во Франции их было уже более двух тысяч. А к XV — более 15 тысяч. Темп роста численности монастырей первой генерации был еще более высоким. В X–XI веках от обмирщенного бенедиктинского монашества отделяются монастыри более строгих порядков: клюнийской, потом камальдульской конгрегаций, потом орден цистерианцев, где появляется общее управление, единая организационная структура и внешняя политика.
Алгоритм монастырского развития к тому времени уже оформился. Святой уходит от суетного мира в пустынь один или с несколькими сподвижниками. Прослышав о его святости, вокруг собираются последователи. Святой добровольно или под давлением последователей организует монашеское общежитие, на основе принципов, соответствующих «вышнему порядку». Монастырь становится образцовым хозяйством. Святой замечает, что вместо спасения собственной души, он погряз в хозяйственных заботах, обмирщился. Он снова уходит в пустынь один или с несколькими сподвижниками. По этой схеме некоторые святые организовали по десятку и более монастырей.
Монашеское движение встречается с тем, что мир, от которого оно уходит, словно преследует его. И оно убегает вновь и вновь, оставляя в качестве следов обмирщенные образцовые хозяйства. Так что монашество уходит от одного мира, а оставляет за собой другой, уже упорядоченный рассудком мир. Таким образом, формируется механизм монашеского движения, в переходе от мистического созерцания к разнообразным общежитийным экспериментам, наиболее жизнеспособные из которых в какой-то момент начинают жить своей жизнью.
С какого-то момента эта схема осознается как технический прием роста монастырской сети. Монашеское движение инициирует масштабные реформы, которые распространились не только на монашество, но и на всю западную церковь. Оно способствует развитию языческих территорий, включаемых в сферу влияния христианских государств.
Первоначальные попытки насаждения христианства, предпринятые еще Карлом Великим, успеха не имели, встретив ожесточенное сопротивление местной знати. Сдвиг произошел после того, как за дело взялись новосоздаваемые монастыри, наделявшиеся землей, доходы и повинности с которой шли на их строительство и жизнь. Монастырь продемонстрировал подходы качественно иного типа: колонизация стала решать проблемы не только монастырей, но и самих князей, основная часть доходов которых отныне поступала именно с колонизованных пустошей.
Монастыри создают обширные упорядоченные хозяйства, которые легко собирают работников и арендаторов, распахивают пустоши, строят мельницы, сажают виноградники. Монастыри нуждаются в украшениях для алтарей, священных сосудах, реликвариях, книгах. Они начинают культивировать искусство книжной и стенной росписи, стекольного и витражного дела, ювелирного дела и производства органов.
Под власть монастырей начинают собираться люди со всех концов Европы. И князья на славянских территориях быстро поняли, что монастыри демонстрируют новый тип власти, который не конкурирует с ними. Они охотно принимают христианство, учреждают новые монастыри, поскольку на смену дани, которую еще нужно взять, приходит упорядоченный и надежный доход — монастырь передает князю не только оговоренную часть выплат и повинностей, которые сам собирает, но еще и делится с ним церковной десятиной.
Именно в это время, начиная с 1000 года, огороженная стенами монастырей культура сельского хозяйства, ремесел, ученых занятий и вообще какой-либо упорядоченности — прорывается наружу. Феномен упорядоченности в том, что она — попечение о каждой вещи, а не просто указание ей должного местопребывания. Когда все находится на своих истинных местах, мир пребывает в гармонии.
«Монастырский порядок предполагает, что все имеет свое место и свое время, — пишет Владимир Воловик в своих лекциях по истории инженерии, — и касается он не только пространства и времени, но и отношения к знанию, которое выразилось не в прениях и критике, а в энциклопедиях, компендиумах и суммах. Каждому знанию подобало найти свое место, расположить их в правильном порядке, связать их в единое целое, соответствующее порядку данному свыше… Сама идея университета как studium generale, всеобъемлющей учености, предполагала упорядочение всех знаний и соответствующих ученых занятий, определяя их статус и порядок. Все занятия и знания постепенно занимают соответствующие им места, и сама структура факультетов организационно закрепляет эту систему. Науки располагаются в последовательности их изучения, подобно лестнице из видения пророка Иакова, ведущей с земли на небеса. И каждая дисциплина, как ступень этой лестницы, ведет к богословию. Так, ученые занятия представляются путем спасения».
Из монастырей выходит вся западноевропейская ученость, университетская и городская. Абсолютно все, кто рассматривает происхождение университетов, ведут его от школ, монастырских и кафедральных, возникавших в городах при соборах. Здесь изучались латынь и греческий языки. Именно монастыри переводили тексты Аристотеля, Эвклида, Гиппократа, Галена и тексты арабских авторов, бережно собирая крупицы знаний, дошедшие от греко-римской учености.
Выйдя из монастырских стен, ученые занятия продолжают выстраивать собственный порядок теперь уже в пространстве средневекового города. К X веку появляются упоминания о школах Болоньи и Салерно, Орлеана и Парижа, а к XV веку на несколько тысяч европейских городов приходится около шестидесяти университетов. Европейская интеллектуальная традиция была связана не с медициной или правом, а со свободными искусствами и богословием, которые до появления университетов культивировались именно в монастырях.
Рядом с Парижем, у стен монастыря св. Женевьевы с конца Х в. начали собираться ученики и учителя со всей Европы. На лекции Пьера Абеляра собиралось до десяти тысяч человек – треть населения тогдашнего Парижа. Образовалось несколько таких самодеятельных школ, в основном — по богословию и свободным искусствам. Постепенно растет спрос на ученых людей. Все шире распространяется грамотность. Самые разные должности при дворах или городских советах начинают занимать люди с университетским образованием.
Даже ремесла, многие из которых приходят в город из монастырей, начинают требовать определенной учености. Городским ремеслом становится к XIII веку даже такое типично монастырское занятие, как переписка книг. Город стремится собрать в себя все, расширяя список ремесел от первоначального ограниченного набора, до нескольких сотен.
Монастырские корни ремесленничества проявляются и в том, что труд ремесленника приравнивается к молитве. На VII Вселенском соборе обсуждался вопрос о роли мастера и Творца в создании иконы. В ходе богословской дискуссии было сделано заключение, что от Бога нисходит эйдос (образ) вещи, а от мастера технэ (мастерство). И чтобы воплотить образ, мастер должен постичь божественный замысел. Поэтому иконописец постился, молился и искал внушения свыше, прежде, чем приняться за работу.
Но вопрос касался не только икон, но и всех рукотворных вещей. За каждой вещью стоит божественный образ, в который мастер должен проникнуть, чтобы своим мастерством материализовать его в тварном мире. Чтобы взрасти, каждое ремесло, как и каждое ученое занятие, должно быть самодостаточным, уметь отделять себя от других ремесел. Оно должно стать особым организмом с собственным порядком, определяемым уже не монастырской, а собственной, ремесленной жизнью.
Ремесла, ранее включенные в порядок монастырской обители или рассеянные в косном крестьянском быте, теперь концентрируются в городе - в совершенно новом месте. Если раньше они жили по законам сельской общины, сеньориальной или монастырской вотчины, то теперь они свободны и имеют возможность искать собственный порядок, вытекающий из сути самого ремесла.
Ученые занятия, вызревшие в монастыре на субстрате старой греко-римской культуры, жили жизнью монастыря, в ряду с молитвой, постом, ручным трудом. Теперь они тоже свободны от монастырской жизни и на свободном месте начинают искать свой собственный порядок. Совместное развитие ремесел, как формы существования средневековой техники, и университетских ученых занятий, как формы существования средневековой науки, в новых лабораторных условиях европейского города — сформировалось в науку и технику, а затем и научно-технический прогресс, в современном понимании этих терминов.
Пятьсот лет вызревания упорядоченной монастырской культуры создало к XIV веку темпы и качество развития, не имеющие прецедентов во всей мировой истории, вплоть до середины ХХ века. «На протяжении средневековой эпохи Европа прошла огромный путь, насыщенный радикальными изменениями во всех без исключения областях, — пишет историк Арон Гуревич, — эти изменения видны в прогрессе техники и обмена, в росте городов, не похожих ни на античные полисы, ни на города Нового времени».
Всего за полвека, с 1250 по 1300 год в Западной Европе возникло примерно 750 городов, концептуальные рамки которых качественно отличались от всех прошлых и будущих парадигм понимания того, что есть город. Своим стремлением к замкнутости — город уподоблялся монашеской обители. Своими уникальными ремесленными или учеными способностями — город прорывал ее порядок и распространялся вширь, все больше ориентируясь на открытость, проточность. В нем ярче конфликтность, в нем больше изменений.
И если греческий полис был способом самоорганизации социального мира; римские военные города — инструментами имперской политики; «идеальные» города Ренессанса - проявлением волевого человеческого замысла; города Нового времени — образом репрезентации власти, то средневековый город воспринимался тогдашним общественным сознанием как воплощение божественного промысла.
Именно этим сознанием была сформирована онтология человека как Личности, сотворенной по Божиему образу и подобию, наделенного свыше свободой, разумом, волею и чувствами, представляющего собою не вещь, но путь, не имеющий конца. Эта личностная планка утверждалась и в творческой деятельности: «Раннесредневековая литература, – по словам Арона Гуревича, — по преимуществу либо жития святых, либо героический эпос».
На фундаменте средневековых достижений эта личность воздвигает христианскую цивилизацию, ставшую, благодаря неземной высоте и красоте лежащих в ее основе ценностей, единственно и безраздельно всемирной. Ее великие достижения были вдохновлены великой целью – стремлением горнего полета, близости к Богу, Его истине, благу, красоте, совершенству, любви — высшей творческой силе, дарованной человеку. Именно религиозная сердцевина раннего средневековья и обеспечила последующий небывалый взлет всей гуманистической культуры эпох Возрождения и Нового времени.
Монастырское движение явиилось закваской, на которой взошли культурные, экономические и социальные достижения европейской цивилизации. Именно в монастырской среде созрела программная установка, лишь спустя тысячелетие, в эпоху Нового времени, сформулированная Фрэнсисом Бэконом: «Познание причин и скрытых сил всех вещей; и расширение власти человека над природою, покуда все не станет для него возможным».
Гуманизм, подобно монашескому движению, тоже обозначил своей целью уход от мира, но не от мирской суеты, а от заурядного, обыденного, обычного. Оно подлежало отрицанию и должно было быть преодолено и превзойдено. Место Бога занимают личности творцов и титанов, религия – заменяется Культурой, Просвещением и Прогрессом. Все результаты средневековья оказались приписаны новой эпохе: само же это время было объявлено и по сей день считается Темными веками – самым мутным пятном в истории человечества, замаранным невежеством и нетерпимостью.
Последующие пятьсот лет дерзких гуманистических экспериментов, отсечения духовного опыта, попыток воспитания и просвещения человека только одной, светской половинкой культуры – дали свои всходы. Их, генетический код был четко подмечен А.Ф.Лосевым в его емкой характеристике апофеоза той эпохи: портрета «Моны Лизы» работы Леонардо да Винчи.
«Джоконда… тоже поразительный портрет, — пишет философ в книге «Эстетика Ренессанса». — Во-первых, явно блудливый взгляд, не улыбка, а как-то ощери вается. Что-то страшное в этом есть… Никакой духовности. Мещанину кажется, что загадочно. Ничего подобного. Главное тут как раз в том, что никакой таинственности нет… Он (Леонардо – прим. авт.) понял, что если от Бога отказался, то многое можно создать… Вот действительно Возрождение настоящее в своем крайнем выражении… Мелкокорыстная, но тем не менее бесовская улыбочка выводит эту картину далеко за пределы Ренессанса».
Смелые эксперименты эпохи Возрождения имели и обратную сторону. Фактическое обожествление человека и постановка под вопрос путей спасения, предлагаемых официальной церковью — вылились в масштабные религиозные смуты и войны, столетиями сотрясавшие пространство Европы. Дерзание отбросить кажущиеся костыли и лямки, и начать ходить самостоятельно, без вышнего попечительства — привело к системному кризису человечества, в сердцевине которого находится кризис духовно-нравственных оснований жизни.
Четко высказался на эту тему один из отцов древней церкви, Иоанн Златоуст: “Ничто не производит столько мрака, сколько ум человеческий, рассуждающий обо всем по земному и не принимающий озарения свыше”. В очередной раз человек и человечество познают свою немощь при отсутствии соработничества с первичной духовной ипостасью. Присутствовало ли это соработничество в монастырском развитии?
Характерен пример строительства церкви в аббатстве Клюни (т.н. Клюни III), определившей романский стиль в архитектуре. В течение 400 лет, вплоть до строительства Собора Святого Петра в Риме, она оставалась самой большой церковью Европы. Строительство предваряет чудесный сон одного из монахов аббатства, во время которого ему были явлены святые — Петр, Павел и Стефан. Святые объявили монаху волю Божию о постройке нового собора, дав четкие рекомендации, каким именно он должен быть, более того – показали пример разметки участка под застройку. Наутро сон был передан аббату, в ближайшие годы церковь была построена.
Кого считать строителем храма? Разметку с помощью шнура и рейки сделали святые, архитектуру указали тоже они. А кто заказчик? Аббатство и не планировало строить собор, пока не поступил заказ свыше. Да и вообще, о строительстве храмов такой величины и технической сложности в XI веке в Европе еще и не думали. Но критиковать, тем паче, отвергнуть такой проект, никто бы не посмел, ни по эстетическим, ни по финансовым, ни по техническим соображениям. Ведь «заказчик» — Господь Бог, его волей будет построен собор, с его помощью будут преодолены все препятствия.
Феномен средневекового монастырского движения имеет непосредственное отношение к задачам, стоящим ныне перед Россией. Первоочередным ресурсом становятся не инвестиции и административный ресурс, а экспериментирование, беспрестанные проверки новых гипотез и формирование среды, в которой этот процесс происходит. И, безусловно, смелость прорыва из привычной горизонтальной плоскости земного бытия в бесконечную вертикаль духовного пространства, как у первых фиваидских пустынников.