Тема развития территории для России актуальна ныне, как никогда ранее. Во-первых, мы единственная в мире страна, располагающая подобным пространством; во-вторых, это пространство в основном своем объеме глубоко депрессивное, что долго продолжаться не может; потому, что, и в третьих – другой такой территории, подобных величин и характеристик, пригодной для полномасштабного освоения – в мире уже не осталось. Везде – все либо уже освоено, либо освоению подлежит мало: проблемы с климатом, населением, общей ситуацией. У кого-нибудь и когда-нибудь — руки до этих территорий обязательно доберутся.
Как подступиться к развитию бескрайней российской провинции? Минуя известные всем споры про мегаполисы и периферию, про трансконтинентальные транспортные коридоры и прочее, хочу высказать ряд общих соображений. Еще со времен глубокой древности, приступая к освоению территории, наши предки придавали огромное значение своего рода «настройке» среды обитания.
Территория воспринималась как «данная свыше», соответственно, обустройство отношений с вышестоящей небесной иерархией поглощало основную долю ресурсов традиционного общества. На основе смыслов — возникали практики и ритуалы, они — дополнялись культовыми сооружениями.
Новое время убрало из диалога вертикальное измерение и сформировало отношение к территории уже как к объекту управления, предназначенного к тотальному преобразованию согласно поставленным человеком целям. Территория с этой точки зрения — пассивная плоскость, на которой осуществляется некая деятельность или возникает некая инфраструктура. Но присутствует и обратный процесс, хорошо знакомый нашим предкам — воздействие территории на людей, ее осваивающих, в ходе которого формируется такой значимый фактор, как идентичность.
Когда некий абстрактный инвестор мечтает преобразовать окружение в соответствии со своими представлениями о прекрасном и полезном, он считает, что некие абстрактные люди, населяющие эту территорию, наверняка разделят его представления и будут рады их воплощению в жизнь. А сама жизнь, несомненно, должна улучшиться в результате преобразований.
Эту ситуацию неплохо иллюстрирует классический боевик «Робокоп-1», режиссера Пола Верховена, времен еще моей студенческой молодости. Пересмотрел его недавно очередной раз и увидел совсем по-другому. Не про киборга этот фильм, а про нашу жизнь. Вот некая корпорация намерена выстроить замечательный инвестиционный проект, который должен осчастливить жителей города. Называется проект Дельта-сити. Выглядит он очень красиво, наверняка его проектировали очень хорошие архитекторы и иные специалисты.
Однако реальный мир живет своей жизнью, отнюдь не желая оказаться в новой красивой реальности. Чтобы поместить реальных людей в идеальную ситуацию, в фильме появляется некая третья сила, задача которой — превратить реально существующий мир в территорию, жить на которой невозможно. Снизить, иными словами, капитализацию территории. И тут себя проявляет главный герой фильма, отстаивающий справедливость с точки зрения коренных обитателей сего пространства.
В мире архитектуры существует множество примеров непростых взаимоотношений реального мира и искусственных построений. Вот, к примеру, что писала еще полвека назад Джейн Джекобс в книге «Жизнь и смерть больших американских городов» о том же Нью-Йорке: об одном из приличных его районов, Морнингсайд-Хайтс, когда попытки улучшить ситуацию привели в совершенно противоположным результатам.
В районе обнаружилось постепенное снижение параметров качества жизни и состояния среды обитания — преступность растет, цена недвижимости падает, здания ветшают. Профессионалы все просчитали-нарисовали, провели реконструкцию, построили современные здания, разбили газончики-клумбочки. Старье почистили, неправильных людей переселили, правильных — вселили. А проблемы будто только и ждали этой реконструкции — усугубились по нарастающей, как только ленточку перерезали!
Самый хрестоматийный случай — Прюитт-Айгоу, огромный, практически новый жилой район в Сент-Луисе, построенный на месте убогих трущоб по новым архитектурным принципам и, получивший высшую оценку в архитектурных кругах США в 1950-е годы (в 1951 г. журнал «Architectural Forum» назвал его проект лучшим проектом многоквартирного жилища года). Этот большой и современный во всех смыслах квартал был взорван через пару десятилетий после ввода в эксплуатацию вследствие его вандализации, катастрофического роста преступности и полной непригодности для реальной жизни.
Другой модернистский проект — город Чандигарх, столица одного из индийских штатов, работы архитектора Ле Корбюзье, оказался в вопиющем противоречии с бытом и обычаями простых людей, населяющих город, в представлении которых, к примеру, парадный водоем перед правительственными зданиями должен быть использован для множества традиционных функций, включая водопой коров и обмывание умерших.
Не более пригодным к жизни примером оказался и аналогичный модернистский брэнд — город Бразилиа, построенный по проекту Оскара Нимейера, однако, великолепно смотрящийся с самолета.
Безусловно, пытаясь объяснять подобные провалы, можно ссылаться на специфику модернистской архитектуры; но картина мало меняется и в т.н. постмодернизме: задуманный изначально как «Версаль для простых людей», грандиозный неоклассический комплекс на шестьсот квартир Паласио Д’Абраксас, построенный в 80-х годах в парижском пригороде Марн-ла-Валле знаменитым архитектором Риккардо Бофиллом, достаточно скоро превратился в мрачное и бесчеловечное гетто со всеми его социальными пороками.
Проблема нетождественности затрагивает не только строительство, но и благоустройство. Так, еще при президенте Ф.Д.Рузвельте, в США начали массово приводить в порядок парки и строить новые — с достаточно высоким уровнем дизайна, наполнения и обслуживания. Было потрачено немало средств и организационных усилий, намерения же были самыми благими: всё для народа. Курировала это, как положено, жена президента.
Буквально через пару-тройку лет после обустройства, две трети парков начали стагнировать, многие из них, подобно парку имени Элеоноры Рузвельт в самом центре Нью-Йорка, превратились в страшные язвы города — места «разборок» местных маргиналов. Стало ясно, что простое дизайнерское «причесывание» территории, не затрагивающее ментальность населения, дает зачастую непредсказуемый эффект.
Схожую картину показывают и проекты, претендующие на комплексность и всестороннюю профессиональную проработку. Ярчайшим из них является Канари-Варф — крупнейший девелоперский проект конца двадцатого века: реконструкция лондонских доков в качестве крупнейшего культурно-делового центра площадью более двух млн. кв.метров. Ранее на этом месте обитало сообщество, трактуемое экспертами как маргинальное, но тесно соединенное множеством связей и единогласно ответившее на предъявленные планы застройки небывалой доселе реакцией, взбудоражившей всю страну.
Хотя по меркам классического девелопмента все было по первому разряду: место, управление, маркетинговые и финансовые расчеты, международные архитектурные конкурсы — проект был серьезно скорректирован. Дальнейшее вхождение проекта в реальную жизнь облегчения не принесло, вызвав банкротство девелопера и остановку строительства. Даже после завершения строительства легкие времена для комплекса и прилегающей территории так и не наступили.
Какие выводы следуют из этих примеров? Пространство нашего обитания складывается вовсе не по тем законам, на которые опираются профессионалы, определяя задачи территориального развития. В реальном мире все устроено по своим смыслам и по своим значениям, со своим идеалом жизнеустроения. Реставраторы советской эпохи, восстанавливая города Золотого кольца, столкнулись с необъяснимым эффектом бессловесного сопротивления местной среды обитания. Цитирую замечательную статью Леонида Невлера, годов еще семидесятых.
«— Пришлось заложить новую cтенку, — показывает сотрудник музея, поднявшись на открытую для посетителей звонницу, — все время разрушают. И кирпич разбирают, и камень. В Даниловском опять дыра в колокольне. В Петра-Митрополита бесполезно стекла вставлять. Вставляют для того, чтобы били. Теперь там только решетки. И тому подобное... Я сознательно не привожу факты, которые могут быть объяснены практическими нуждами, например, …. мгновенное исчезновение водометов сточных труб после окончания реставрации Спасо-Преображенского собора….На часовне «Крест» была установлена новая доска-указатель. Через неделю кто-то выстрелил в нее крупной дробью….На шоссе (улица Кардовского) поставили щит с указанием направления в усадьбу «Ботик». Через пять дней кто-то соскоблил краску лопатой. Не всю, конечно…. Возле самого «Ботика» информационные щиты уже сделали железными, приварили их к толстым трубам, а трубы врыли в землю и забутили. Скоро все они были наклонены и свернуты и могли бы долго стоять в таком виде, если бы работники музея их не сняли.
…. В 1960 году около валов был поставлен гранитный обелиск павшим переяславцам. Привожу рассказ архитектора. — Первое время я отгонял мальчишек. Довольно, впрочем, взрослые ребята садились и откалывали гранит: кто больше отколет. — Прекратилось? — Прекратилось через какое-то время.… Погуляв по городу, вы убеждаетесь, что тут не увидишь прямого забора, гладкой стены, ровной крыши; что …. всюду непостижимым образом поддерживается общий среднестатистический уровень отклонения от идеального образца. Так что если бы какой-нибудь архитектор решил во что бы то ни стало построить здесь первоклассное «европейское» кафе и даже протащил свой проект через все инстанции, каждый строитель и маляр невольно постарались бы снизить чуждый их сердцу идеал до того же среднего уровня».
Объяснить все это обычным бескультурьем населения было бы слишком просто. Население — коренное, живет здесь испокон веков. Их предками, собственно, и была создана местная, необычайной красоты гармония, которую потомки по мере сил, пусть бессознательно, поддерживают. Скорее, налицо особая культурная норма со своими рамками, правилами и границами дозволенного, вторжение в которую вызывает немедленно обратную реакцию.
Описывая эту ситуацию на языке философии, француз Анри Лефевр ввел понятия двух пространств: «абстрактного» и «социального». Есть «абстрактный» мир, где нормативы превыше истины, где общепринятое и типовое замещает собою подлинное. Где создаются образы, идеи, бизнес-планы, реализующиеся далее в ином, социальном пространстве — в котором мы живем, ходим на работу, заводим семью, планируем наше счастье и наше будущее. Реальный мир живет в своем пространстве ценностей, отличном от того, что привносится извне людьми из мира прекрасного и целесообразного.
Именно этими ценностями, их смысловым содержанием, взращенной на их основе местной идентичностью — и определяется развитие территории. Именно ими, а не инвестициями и административным ресурсом, в зазоре между которыми и ведутся все споры о том, как нам развиваться далее. Без смыслов – развития не может быть в принципе. Функционирование, в виде масштабного освоения ресурсов – может, но отношение к развитию оно имеет косвенное.
Примерами действительного развития, инициированного как сверху, так и снизу, лично я вижу Колыму тридцатых годов и движение монастырей в Темные века средневековья. При минимальном ресурсе и колоссальном напряжении сил, результат они обеспечили максимальный, какие бы домыслы сейчас на обе эти темы ни говорились.