Раньше на этом месте располагалась аудитория. Огромная, как спортзал, амфитеатром, была она в нашем институте единственная в своем роде. Занимала она практически целый корпус, примыкавший к корпусу на улице Станкевича; и стиль она имела соответствующий, сообразный корпусу и всему окружению. Новые времена рождают новые песни. Программа всеобъемлющих инноваций президента Медведева внесла свежую тему в устоявшийся ансамбль застывшей музыки Воронежского ГАСУ. Вместо старой аудитории появился инновационный бизнес-инкубатор, точнее сказать, его первая очередь.
Во всех смыслах, именовать его можно было — «остров»: так же, особняком, обликом – нездешний, ни на что не похожий. Где-то – округлости, словно омытые пеной и ветрами; где-то – утесы и выступы. Появился я в вузе, когда новому зданию стукнул уже третий год, сразу заинтересовавшись им и перспективами, им сулимыми. Но никто из коллег-преподавателей не смог мне внятно ничего объяснить: здание, не успевшее еще состариться, окружали тайны не хуже, чем какой старинный замок в Шотландии.
Тогда я решил самолично исследовать сей объект. Присутствие инноваторов там не обнаружилось; крошечный уголок здания занимала администрация, имевшая единственный объект работы — отчетность. Остров — оказался необитаемый. Меня, как конкистадора по природе, это взволновало; я поставил задачу первым освоить неведомое пространство.
Инновационных предприятий на тот момент у вуза не было. Вернее, четыре штуки существовали на бумаге, тоже для отчетности. Результатом их деятельности были стенды на выставки, статьи, показатели. Входящих денег и живой деятельности там не было. Сам инкубатор к живой жизни относился тоже весьма опосредованно, будучи по сути (и смотрясь со стороны) пришельцем из другого, «неземного» мира, далекого от земных забот и будней.
Неземной мир — задавал особую планку; моя попытка встроить кусочек деятельности в прокрустово ложе идеального пространства принесла нашей будущей команде много неожиданных открытий. На первом этаже – обитала администрация; второй – предназначался для нас, инноваторов; на третьем – располагался презентабельный актовый зал.
Планка мира небесного была задана буквально по-евангельски: лифт наверх не предусматривался, добраться туда было возможно только по лестнице, неширокой и достаточно крутой. Пожилой профессор с палочкой, тем более — инвалид на коляске, вряд ли смогли бы легко достичь пункта назначения. Впрочем, инвалид-колясочник, имея даже докторскую степень, не сумел бы даже войти внутрь – прозаичный пандус изначально не вписывался в удачный архитектурный образ.
Удачный образ эффектно дополнялся очередными смелыми находками: сплошные стеклянные плоскости на обоих фасадах, да еще и с сильным наклоном вперед; закругленная глухая стена торцевого фасада и подобного же рода крыша; к закругленной стене торца — изнутри примыкала лестница: динамично закрученная, да еще и с трапециевидным колодцем.
С наступлением холодов, сей колодец исправно выполнял роль вытяжной трубы, унося под крышу последние остатки теплого воздуха из крохотного, сплошь остекленного холла, половину которого занимал пост охраны. Зимой, пост превращался в некое подобие карцера, где неприступные бабушки-вахтерши тщетно пытались согреться при помощи тулупов, обогревателей и термосов с горячим чаем.
Только первый этаж, где располагались администрация, технические помещения и кабинеты для важных совещаний, был сделан в традиционном стиле, без вывертов и фантазий. Только там были нормальные окна, с подоконниками и форточками.
Для целевой аудитории инкубатора, отчаянных творцов отечественных инноваций, была разумно предусмотрена особая среда обитания. Без подоконников и форточек. Вместо форточек — в проекте была предусмотрена вентиляция: но кто у нас вентиляцию делает? Кто и когда ее включает; да и сколько времени она по факту работает? В наших помещениях — ее не оказалось вообще.
Все наружные стены, от пола до потолка, от стены до стены — заполняло стекло. Взорам обитателей кабинетов — во всю свою ширь открывался реальный мир территории хозяйственного двора, с техникой и гаражами; впрочем, и сами обитатели кабинетов, как в известном реалити-шоу, были доступны множеству любопытных взоров из потустороннего зазеркалья.
Особенно наглядно это проявлялось вечером, когда совершенно темный фасад инкубатора обозначал, словно аквариум с подводным миром, яркий прямоугольник одинокой комнаты вместе с насельниками. Какие-либо шторы, жалюзи и иного вида занавеси, проектом изначально не предусматривались. Как и форточки, красоты фасадам они не добавляли. Впоследствии, чтобы спастись от жаркого солнышка, мы приносили картон с близлежащих помоек, прикрепляли к окнам газеты, следуя траектории движения светила. Это создавало винтажный, лофтовый вид, привнося в серый интерьер элементы хаоса и загадки.
Загадок в здании обнаруживалось предостаточно, например, в размерах кабинетов для инноваторов: все они были как на подбор, метров под сорок квадратных. Каждому будущему предприятию – по помещению. Это тоже вызывало вопросы. Инноваторов одинаковых не бывает, у каждого проекта — свой путь, все проходят свои стадии развития, причем, многие сходят с дистанции сразу же. И помещения им требуются разные, чтобы еще аренду потянуть можно было.
А потянуть аренду сразу за сорок квадратов, даже с учетом небольшой льготы, для вузовского, ни нюхавшего пороху предпринимателя, задача непростая. А если фирма становилась на ноги, — что и подтвердил наш последующий опыт, — одного такого кабинетика становилось явно недостаточно; двух же сразу – уже многовато, да и не дозволено означенными свыше правилами.
Достаточно посмотреть на опыт западных инкубаторов, с работой многих из которых мне приходилось знакомиться лично. Когда проект только входит в жизнь, никакого отдельного помещения ему не требуется: для этого существует open-space со столами-кьюбиклами, или просто длинные ряды столов. При них – обязательно кухонька, слип-боксы, комнатки для переговоров, кабинки для разговоров по телефону.
Для тех, кто выжил и пошел в гору – отдельная зона со своими условиями и форматами. Есть еще много всего, да ладно, мы не Гугл и не Яндекс. Даже упомянутых выше мелочей не было и в помине: стандарт и здесь, в мире инноваций, задавал свои правила.
Но свой опыт проектировщик явно нарабатывал по глянцевым архитектурным журналам, да и вряд ли кабинеты серьезно владели его душой. Кульминацией инкубатора являлся, безусловно, конференц-зал, гордость нашего университета.
Тут тоже не могу пропустить ряд замечаний, поскольку тема организации деловых мероприятий знакома мне хорошо. Свою роль тут сыграл многолетний опыт руководства Воронежским деловым Центром; да и учеба за рубежом — знаний прибавила. Неоднократно приходилось работать в подобных помещениях в Чикаго, Кливленде и Берлине.
Нигде зал не был центром внимания: везде он служил фоном, максимально содействующим разнообразным процессам, протекающим в его стенах. Под каждый процесс — легко и быстро проводилась перенастройка помещения: сдвигались стены, выдвигались экраны, переставлялась мебель. По боковым, незаметным коридорчикам, прямо из кухни доставлялась еда на тележках.
В пространстве нашего инкубатора зал существовал сам по себе, как король без свиты. Не было зон ни для «ресепшен», ни для кофе-брейков. Вопреки всем законам жанра, ни о какой трансформации пространства не было и речи. Все было сделано накрепко, на века, как у Собакевича.
Накрепко прикрученная к подиуму — во всю длину тянулась длинная трибуна президиума; наглухо привинченные к полу - добрую половину зала занимали столы для важных персон. Столы были космического дизайна, невероятной цены и целиком из стекла; оставшаяся, дальняя часть, была заполнена рядами обычных кресел, для студенческой массы.
Перед входом в здание располагался длинный ряд фонарей, тоже очевидно срисованных из какого-то зарубежного журнала. К местному контексту они имели такое же отношение, как и рядом стоящее здание. Фонари оказались побиты в первые же дни после его открытия. Несколько раз фонари пытались поменять: столько же раз их били снова и снова.
Для меня это открытие явилось весьма обнадеживающим: реальная жизнь отстаивала право на свойственный ей уклад, словно противясь наглому вторжению объекта чуждого мира. В итоге, был найден разумный компромисс – в дни приезда больших гостей ставились новые плафоны, после окончания мероприятия, не дожидаясь темноты, эти плафоны спешно снимались до следующего раза. На это время, их заменяли полиэтиленовые пакеты из супермаркета, внутри которых, свитые, как змеи в банке, мирно уживались белый провод и синяя изолента.
Тайны и одиночество оказались свойственны и нашему обустройству. Пусть и не с первой попытки, наши идеи все же получили поддержку в ректорате. — Трудитесь, будете первой ласточкой: дорожку инновациям, так сказать, проторите, здание обновите! — было обнадеживающе сказано руководством в наш адрес. Представить себе ласточку, призванную торить дорожки и пробивать колеи, мне было непросто; я как-то по-другому представлял себе функцию ласточек.
По первому опробованию, колея оказалась поистине непролазной. Чтобы подготовить документы МИП на подпись ректору, было необходимо решение ученого совета вуза. К нему мы подготовили кучу бумаг. Было сказано — доложить к ним еще одну: решение совета факультета. Мелочь вроде. А на совет факультета — оказалось необходимо предоставить еще решение кафедрального совета. А на кафедральный совет — требовалось заключение от трех экспертов с учеными степенями.
Совсем как в детской сказке про Кощея Бессмертного: игла в яйце, а яйцо — в зайце, и так далее. Помню, что там еще были дуб и утка. Желающих поспособствовать новому делу оказалось катастрофически мало. Эксперты работали в вузе десятилетиями, ежегодно писали десятки статей, гордились подвижничеством, что было очень похоже на правду при такой зарплате. Выпускать вперед неизвестного никому выскочку, который вдруг, да и начнет грести деньги лопатой, никому не улыбалось.
Тем не менее, создать получилось многое. Процесс освоения получился непростым и увлекательным, заслуживая отдельной истории. Задним числом не могу не сказать, что совершенно не представляю, как обычный вузовский преподаватель, пускай даже со степенью и патентами, сможет выстроить путь в этаком Зазеркалье: не имея личных средств, предпринимательского опыта и известной степени упертости и наглости.
Образ инкубатора долго обретал место в моем сознании, вырастая постепенно до роли некоего символа, достигшего своего апофеоза в сколковском архитектурном шедевре. Бывать в Сколково — случалось мне неоднократно: тянуло туда как праздное любопытство, так и желание посетить очередное важное мероприятие.
В первый же приезд, довелось мне исследовать главное здание Сколково — «шайбу», со странными «шпалами», наложенными сверху, чуть ли не вперемешку. Каюсь, несколько мастер-классов я пропустил, но дело того стоило.
Странно, но главного входа в огромнейшем здании — не обнаружилось. Сама «шайба» — располагается над землей, на бесчисленных бетонных столбах; между ними, в пустом пространстве, хаотично, — обретается множество каморок. В каморках — имеются дырки, чье назначение, казалось, более подходит для быстрой эвакуации или неких вспомогательных операций, вроде вывоза мусора.
В одну из таких дырок и было предложено проследовать нашей группе для участия в конференции российского масштаба. Сей факт заинтриговал меня изрядно: я сразу стал соображать, какая из дырок предназначалась на случай торжественного открытия объекта высшим руководством страны. Ведь надо еще и красную ленточку перерезать, и как-то наверх добраться, в президиум зала заседаний. Ясный маршрут никак не складывался в моем воображении: все варианты скорее подходили под модное определение «квест».
Внутри огромного круга «шайбы», загадок тоже было немало: по планировке своей она напоминало амебу: ее причудливые компоненты имели множество разных входов и выходов через те самые дырки. Внутри амебы я обнаружил невероятный «цифровой» водопад, где роль потока воды исполняло нечто неощутимо виртуальное; какие-то преизобильные цветники; повсюду висели двухметровые цветные портреты подлинных героев этого мира — Арнольда Шварценеггера, Романа Абрамовича, Кондолизы Райс и многих других, рангом никак не меньшим.
Что-то за этим таилось в главной кузнице российских инноваций, но что именно — я еще не мог осознать. Внезапно, меня осенило – вспомнились описанные римскими историками патрицианские пиры времен упадка империи. Мясо — готовили так, чтобы оно по виду и вкусу не отличалось от рыбы; с рыбой и прочим — дело обстояло сходным образом.
Чем более естество могло быть искажено; чем более результат оказывался далеким от подлинной своей сути — тем более высокой оценке подлежало поварское искусство в Древнем Риме. Безусловно, искусство созидателей Сколково в этой системе координат вполне заслуживает самой высокой оценки, давая ключ к пониманию сути российской инновационной системы.